Прошло полтора года. Тяжёлых, зверских, бессонных полтора года. Я добилась, чтобы меня впускали в палату к Элу, но лучше бы мне туда совсем не попадать. Почти что бездыханное тело, недвижимое, очень бледное, лежало в палате, полностью подключенное к аппаратам, капельницам. Истошно пищал измеритель пульса, хотя пульс-то был еле живой. От Эла нельзя было добиться ничего, он не слышал, не открывал глаз, не реагировал ни на что. Просто существовал. Как говорила доктор Браун, он впал в глубокую кому, и никто не знает, творится ли там что-то в его сознании, или он просто лежит при смерти. Его нельзя было выволочь ничем. Ни массажи сердца, ни уколы не помогали вернуть его к жизни. Он был жив, но на волоске от смерти. Отключи все аппараты – и он бы сразу погиб. Это как вянущее растение, постепенно увядающее ещё больше. Я не могла смотреть на любимого человека в таком состоянии, и тем не менее, два раза в неделю я дежурила у него в палате. Это были самые ужасные дни в недели. Я держала Рюзаки за руку, за его холодную руку, в которой жизнь вообще не прослеживалась. Я иногда слушала медленное биение сердца детектива. Такое медленно, казалось, что каждый удар отдаётся с болью по всему телу моего бедного Рюзаки. Я требовала у врачей хоть какого-то объяснения, но они всё таили, якобы врачебная тайна. Название препарата, который Рюзаки вколол себе и мне – так и не было сказано. Этот препарат был настолько запрещён и секретен, что мне оставалось лишь догадываться о его стоимости и затратах Ватари.
Детектив не приходил в себя уже полтора года. За эти полтора года произошло мало событий. И лишь одно – действительно яркое. У меня родился ребёнок. В середине июля Мелло истошно завопил на весь приют, испугавшись моего бессознательного состояния. Препарат дал о себе знать, и роды проходили очень тяжело. И, тем не менее, ребёнок родился здоровым, а вот мне пришлось потом около двух месяцев ковылять при помощи Ниа и Мэтта, поскольку я растянула себе все мышцы из-за столь сильного напряжения. У меня родился сын, чудесный мальчик – полнейшая копия Рюзаки. Роджер перестал смотреть на меня с подозрением, поскольку оспаривать схожесть Рюзаки и новорождённого малыша было невозможно. У малыша было лишь одно отличие от Рюзаки – цвет глаз. Глаза были полностью моими. Мой цвет, мой разрез, мой взгляд. Посоветовавшись со своими близкими – а ими оказались, конечно же, приемники Эл, мы решили назвать малыша Майклом. Почему? Да просто наугад. Просто так, потому что решал не кто-то там, а решали мы. Мы, такие разные, но такие близкие по духу.
Игра богов
Этот мир представляет из себя классический мир средневекового фэнтези, населённого множеством рас и государств. И у так…
Варианты ответов: