Высунув голову из-за изгороди, я окликаю соседских парней: похоже, я застала их врасплох. Они не были старше меня, мы были примерно одного возраста. У одного были тёмные волосы, а его причёска напоминала ёжика, такого колючего. У второго же были синие волосы, они прокрывали одну сторону лица и повязку на его глазу.
-Да?
-Можно я кое-что сожгу на твоем костре?
Тёмноволосый ковыляет ко мне по дорожке, вытирая лоб ладонью, словно взмок от жары. Под ногтями грязь, в волосах листья. Лицо усталое, но он улыбается.
Я приподнимаю и показываю ему две коробки из-под обуви. Платье Мики свисает с моего плеча, точно флаг.
-А что в них?
-В основном бумаги. Так можно?
-А ты уверена, что хочешь этого?
-Да.
Он кивает мне головой и делает жест рукой, посылая в мой мозг импульс, что я могу; тогда я прохожу в боковую калитку, перешагиваю через низкую стенку, которая разделяет наши участки, пересекаю его лужайку и иду к дому. Он уже там, придерживает передо мной калитку. Он всё ещё улыбается. Я мнусь, не решаясь войти.
-Меня зовут Лулу.
-Икки, а это Агито.
Он указывает на парня с граблями в руках. Мы молча идем по садовой дорожке. Наверняка он подумал, будто меня только что бросил парень, а в коробках любовные письма. Он, поди, решил: понятно, почему ее бросили, - кожа да кости.
Костер еле теплится: листья и сучья тлеют, кое-где видны слабые языки пламени.
-Листья были сырые, -поясняет Икки. -С бумагой опять разгорится.
Я открываю коробку и переворачиваю в костер.
С тех пор, как я обнаружила на спине первый синяк, и до того дня, когда врачи официально признали меня безнадежной (это было два месяца назад), я вела дневник. Четыре года этого жалкого оптимизма горят весело- до чего же яркое пламя! Все открытки с пожеланиями выздоровления, которые я когда-либо получала, скукоживаются по краям и, треща, рассыпаются в прах. За четыре долгих года забываешь имена.
Одна из медсестер рисовала карикатуры на докторов и клала мне на тумбочку, чтобы меня рассмешить. Ее имени я тоже не помню. Кажется, Мина? Рисовала она частенько. Трещит огонь, искры летят в листву.
-Я отвожу душу, -поясняю я парням.
Похоже, Агито меня не слушает. Он тащит по земле к костру куст ежевики.
То, что лежит во второй коробке, я ненавижу больше всего. Мы с папой не раз в ней рылись, разбрасывая фотографии по больничной койке.
-Ты поправишься, -уверял меня папа, водя пальцем по снимку: здесь мне одиннадцать лет, я перешла в среднюю школу, первый день учебы, и я смущаюсь в новой школьной форме.
-А это в Испании, -продолжает он. -Помнишь?
Тощая, загорелая, я с надеждой смотрю в объектив. Тогда у меня была первая ремиссия. Какой-то мальчишка на пляже, увидев меня, присвистнул. Папа сфотографировал меня, сказав, что мне захочется на всю жизнь запомнить, как мальчишка впервые засвистел мне вслед.
Но мне хочется об этом забыть.
Внезапно на меня накатывает желание броситься в дом и принести другие вещи. Одежду, книги.
-Можно я приду, когда вы в следующий раз будешь жечь костер? -спрашиваю я парня.
Наступив на ветку, Агито ломает ее и бросает в костер.
-А почему ты решила все сжечь? -интересуется Икки.
Я сжимаю платье Мики в комок: оно умещается в кулаке. Я швыряю его в костер, и кажется, будто оно вспыхивает, не долетев до огня. Оно словно зависает в воздухе, переплавившись в пластик.
-Опасно платье, -замечает Агито и упирается в меня взглядом, как будто что-то знает.
Материя состоит из частиц. Чем тверже, крепче, прочнее тело, тем меньше расстояние между частицами. Люди крепки, но внутри у них жидкость. Мне кажется, что если стоять очень близко к огню, то частицы, составляющие тело, изменятся: неожиданно я чувствую странную легкость и головокружение. Я толком не понимаю почему -может, слишком мало ем, -но у меня такое ощущение, будто я вылетаю из тела. Сад внезапно заливает свет.
Как искры от костра, опускающиеся мне на волосы и одежду, все падающие тела согласно закону всемирного тяготения непременно оказываются в земле.
Я с удивлением обнаруживаю, что лежу на траве и смотрю вверх, на бледное лицо Икки в нимбе облаков. Я стараюсь собраться с мыслями.
-Не двигайся, -говорит Икки. -Кажется, у тебя был обморок.
Я пытаюсь заговорить, но язык еле ворочается, и я лежу молча.
-У тебя диабет? Тебе нужно сладкое? Если хочешь, у меня есть банка колы.
Он садится рядом, ждет, пока я приподнимусь и протягивает мне колу. Сахар попадает в кровь, и у меня шумит в голове. Я очень слаба, почти бесплотна, но мне гораздо лучше, чем раньше. Мы смотрим на огонь. Вещи из коробок сгорели дотла, а от самих коробок остались лишь обгоревшие куски картона. Платье словно растворилось в воздухе. Угли еще не остыли, их тусклый свет притягивает мотыльков, и глупая букашка летит на огонь. Ее крылышки с треском вспыхивают и обращаются в прах. Мы не сводим глаз с того места, где только что порхал мотылек.
-Вы часто работаете в саду? -спрашиваю я Икки.
-Только тогда, когда нас запрягает моя сестра.
-Я наблюдаю за вами. Смотрю в окно, как вы веселитесь тут с другими ребятами..
-Фак! Но зачем? -изумляется Агито.
-Мне нравится на тебя смотреть.
Он хмурится, как будто раздумывая над моими словами, хочет что-то сказать, но отворачивается и оглядывает сад.
-Фак! Ворон, давай закончим, - сообщает он. – А то Микан ещё что-нибудь устроит.
Он пожимает плечами:
-Хорошо, только не злись.
Он помогает мне встать.Я вижу на тыльной стороне его ладони кровь. Икки замечает мой взгляд и вытирает руку о джинсы. -Ладно, нам надо работать, -говорит он. -Как ты себя чувствуешь? Если хочешь, допивай колу.
Я медленно бреду по дорожке, и Икки идет рядом со мной. Я так рада, что сожгла фотографии и дневники, что Микино платье сгорело. Кажется, будто теперь все пойдет иначе.
У калитки я поворачиваюсь к Икки.
-Спасибо за помощь, -благодарю я.
-Всегда пожалуйста, -отвечает он.
Икки стоит, засунув руки в карманы. Он улыбается, потом отводит глаза и упирается взглядом в ботинки. Но я знаю, что он меня видит.
Мир гаремника
В этом мире любовь играет важную роль в жизни человека. Чем больше людей тебя любит, тем сильнее твоя магия, и к тому же…
Варианты ответов: