Гермиона лежала на диване и слушала, как на кухне переговариваются родители.
- Это невозможно, Вайатт! – бушевала миссис Грейнджер. – До этой клиники расстояние в три раза больше, чем до той, где мы сейчас работаем!
- Джейн, успокойся. Нас официально переводят в ту клинику, и мы сейчас ничего не можем сделать.
- Отлично! – на кухне что-то разбилось. – Значит, я увольняюсь! Кто будет сидеть с Гермионой…
- Тише, Джейн! – прохрипел мистер Грейнджер. – Гермиона услышит!..
- Ты прав, - понизила голос женщина.
- Ты не уволишься, - эти слова отец Гермионы произнес таким повелительным тоном, который сразу пресекал всякие возражения. – Мы… мы наймем сиделку.
- Что? – взвилась Джейн Грейнджер. Что-то вновь зазвенело. Гермиона, поглощенная разговором, отстраненно подумала о том, что, наверное, мама разбила кружку, и сейчас, в порыве гнева, толкнула ногой лежащие на полу осколки. – Нанять постороннего человека, чтобы он ограбил наш дом?
- О боже, Джейн, - рассмеялся ее супруг. – Можно подумать, у нас есть что воровать, помимо твоих золотых побрякушек.
- Мне даже думать противно о том, что кто-то…
- Прекрати, Джейн.
Мама Гермионы замолчала, и потому девушка поняла, что тема закрыта.
- Гермиона! – мистер Грейнджер подошел к ней. – Хочешь, я включу телевизор?
- Я буду не против, - улыбнулась девушка, чувствуя некоторую досаду на отца. Она была абсолютно уверена, что таким способом он пытается предотвратить получение дальнейшей информации из их разговора с матерью.
Включив музыкальный канал, Вайатт Грейнджер положил пульт от телевизора на тумбочку возле дивана и вернулся на кухню.
Едва закрылась дверь, Гермиона схватила пульт (попутно с тумбочки упало что-то еще) и убавила громкость до минимума, но родители, что называется, были настороже - голос отца немедленно осведомился, почему его дочь выключила звук.
Гермиона, испытывая легкое раздражение и, вместе с тем, радость от того, что он поступила так глупо, так по-ребячески, перевернулась на спину и вновь предалась размышлениям, которые составляли теперь неизменную часть ее жизни.
В ее мыслях не было никакой логики. В памяти всплывали различные забытые сцены, действия, чувства - точно страницы из разных книг, давно прочитанных и потому не запомнившихся.
Гермиона думала о том, что, будь она более настойчива или даже примени она заклинание к Гарри, он бы не лишился своего крестного – единственного родного человека. Будь она более внимательна, Петтигрю бы не сбежал.
И, вспоминая раз за разом все произошедшее с ней, Гарри и Роном, Гермиона все отчетливее понимала – если бы она сделала то, что от нее требовалось, если бы она проявила все те качества, которыми она обладает, в полной мере, то вся история сложилась бы по-другому. И потому в огромном количестве потерь и жертв виновата и она. Да, виновата, причем в некоторых случаях даже больше, чем все остальные.
По телевизору крутили очередной трек, родители уже давно ушли спать, а Гермиона, открыв глаза так широко, как только могла, бездумно смотрела в никуда и осознавала: она виновна, виновна, виновна… Грешна до такой степени, что даже деяния некоторых Пожирателей смерти – ничто по сравнению с этими ее роковыми ошибками, мысль о которых разъедала душу и заставляла кусать губы, желая прокусить их до крови для того, чтобы душевная боль хоть ненадолго заменилась физической.
Она могла бы предотвратить убийство Люпина, или Тонкс, или Колина… Не нужно было так долго копаться в Тайной комнате, нужно было сразу покончить с клыками василиска и бежать наверх, где шла битва, где лилась кровь, где обрывались жизни. А она боялась. Боялась всего этого, душа сжималась от этого холодного липкого страха, объявшего все ее существо так, что единственной осознанной мыслью было лечь прямо там, на склизком ледяном полу подземелья, и умереть. Смерть от страха. Очень подходяще для гриффиндорца, девиз факультета которого – храбрость и отвага, о да…
Она могла бы спасти. Но не спасла. Не сделала того, для чего она предназначена – дарить и сохранять жизнь. А она помогала ее отбирать.
В гостиной раздался хлопок, который в звенящей тишине комнаты зазвучал залпом пушечного выстрела.
- Кто здесь? – просипела Гермиона; слезы мешали нормально говорить.
- Это я, - донесся из темноты хриплый голос.
Внезапно на втором этаже послышалось какое-то движение.
- Черт! – буркнул Малфой и кинулся на пол, словно боясь, что кто-то сверху сейчас кинет Непростительным.
- Гермиона, все в порядке? – Джейн Грейнджер стояла на лестнице, обеспокоенно вглядываясь в темноту гостиной.
- Да, мам, - прикладывая все силы для того, чтобы сделать сонный голос, сказала Гермиона. – Да, все хорошо, я сплю.
- Ты не слышала ничего странного? – обеспокоенный голос матери Гермионы неимоверно смешил Драко, и ему приходилось закусывать губу, чтобы не расхохотаться в полный голос. – Хлопка, например?
- Да, на улице был хлопок, - как непринужденно Гермиона обманывала мать! За несколько лет ложь стала частью ее жизни.
Мама пожала плечами и, пожелав дочери спокойной ночи, ушла наверх.
- Малфой! – зашипела Гермиона, услышав мерный храп отца из родительской спальни. – Ради Мерлина, объясни, зачем ты трансгрессируешь прямо в дом? Неужели нельзя сообразить, что мои родители – маглы, и им чуждо появление человека из воздуха!?
- Грейнджер, - Драко сел на диван рядом с ней, - подумаешь, не сообразил. Все же обошлось…
- Ты пьян? – внезапно спросила Гермиона, ощутив слабый запах алкоголя.
- Ну… немного, - Малфой включил настольную лампу и констатировал: - Мерлин! Грейнджер, у тебя что, был очередной приступ жалости к самой себе?
- Нет, - Гермиона закрыла лицо, по которому все еще катились слезы, ладонями.
- Ну да… А что ты тогда рыдаешь тут? Всю подушку в слезах утопила… Я, конечно, понимаю, что поплакать для вас, женщин, - это святое, - Драко вспомнил дрожащие плечи Астории, когда она вошла в зал, где начался аукцион, - но спать на мокрой наволочке… Брр… То еще удовольствие.
- Слушай, Малфой, ты какой-то неадекватный, - Гермиона с опасением слушала разглагольствования Драко. – Похоже, ты перебрал.
- Возможно, - не стал отнекиваться юноша. – А теперь скажи: ты вновь начала себя жалеть, да? – у пьяного Малфоя мысли не путались совершенно, что немного обескураживало Гермиону.
- Нет. Я… я думала, - девушка суетливо искала оправдание своим слезам. И, найдя, она быстро продолжила, - думала о том, что у меня есть способ восстановить зрение. Пусть он дурацкий, пусть он почти невыполним, но он все-таки имеется. А где-то недалеко, - Грейнджер махнула куда-то рукой, - живут тоже слепые люди, но у них нет этой слабой, призрачной надежды, которая есть у меня. Нету, понимаешь? И они живут, зная, что никогда не смогут больше видеть. Но у них хватает сил жить дальше. Они сильные, - Гермиона вспомнила пламенную речь Брук, и на глаза вновь навернулись слезы.
«Если ты когда-нибудь сможешь вновь увидеть яркое солнце, зеленую траву, улыбку на губах любимого человека… Вспомни обо мне. Обо мне и Эвелин. Помни, что есть такие, как мы сейчас. Не забывай.»
Мурашки бежали по коже Драко, когда Гермиона говорила эти слова. Шепотом. И от этого тихого дрожащего от слез голоса, служащего единственным источником звука в мертвой тишине гостиной, сжималось сердце.
- Гермиона… - его хриплый голос и рука, сжимающая ее пальцы.
Это была та поддержка и опора, в которой она сейчас так нуждалась. И неважно, что руку помощи протягивал враг. Ведь он уже не враг. Он такой же, как и она. И его теплая ладонь, обхватывающая ее пальцы, - лучшее тому доказательство.
Мир гаремника
В этом мире любовь играет важную роль в жизни человека. Чем больше людей тебя любит, тем сильнее твоя магия, и к тому же…
Варианты ответов: